Просыпаюсь от того, что мокрая с ног до головы. Даже простыни и ночнушка пропитались чем-то теплым, липким  и пахнут сладко . Вот мать разозлится, что я такое натворила. Я ведь с детского сада в  постель не мочилась. Включаю свет  –  и вижу что крови полно. Пока разыскиваю свитер что бы согреется, колотит как в лихорадке, из меня все льется и льется. Сделаю шаг – по ногам течет и не перестает.
Я плачу. Обидно – я же по сути не виновата, а попадет  так, что мало не покажется. Стягиваю пижамные штаны, все в моче и крови, сую под кровать, скрываю улики. Вытаскиваю ведро, оседлала его, но с такими темпами еще пара минут – и этого маленького ведерка не хватит, через край польется. Вчера-то родители его не выносили. Может, через  окно выплеснуть?
На часах почти наступила полночь,  Новый  год ещё не  наступил. Мать сказала, сегодня они с отцом отмечают праздник у дяди  и тети. Там будут суши, и такие маленькие канапе– вкуснятина! – а еще бивштексы и стейки и ещё персиковый пирог, а детям разрешат глотнуть полусухого вина из высоких хрустальных бокалов, которые пахнут пылью буфета тети , – он у нее деревянный и достался ей в наследство, а ещё она передаст его своей дочери и она тоже будет хранить в нем столовые приборы и сервиз. Ровно в полночь дядя  протрубит в рожок, как на прошлый Новый год и все другие на моей памяти. Больше я никогда не испытаю что такое праздник с моей семьёй, я больше не их часть.
Рассказывая праздничные планы, мать все заглядывала мне в глаза – вдруг расплачусь – и, затаив дыхание, надеялась хоть какой-нибудь знак увидеть, что я тоже мечтаю туда попасть. Там ведь соберется столько народу, и все будут танцевать, петь, смеяться, есть и пить.  Я очень старалась не замечать удовольствия на лице матери, не видеть, как сжались ее губы и сузились злобные бесцветные глаза, когда она поняла: до ее дочери наконец дошло. Меня даже не пригласили. Хотя, сгорая от стыда, я все равно должна была отказаться. Она знала как я хотела отпраздновать Новый год с ними, но уж слишком моя семья возненавидела меня, что бы сделать этот добрый жест в мою сторону.
Изо всех сил пытаясь не выдать ей разочарования, я отворачивала свое лицо шлюхи.
На рассвете они придут домой, пошатываясь и держась за руки, румяные, помолодевшие, уставшие и продрогшие, но согретые изнутри.
Меня скрючивает от боли, я валюсь на кровать. В животе дикие спазмы – то ли от паршивой еды, а скорее просто с голоду. Я тычусь лицом в подушку, вгрызаюсь в нее – боль уходит. Зато меня начинает трясти ещё больше, а когда я поднимаюсь, по ногам опять текут горячие струи. Закутываюсь в растянутый свитер и снова забираюсь в постель, под одеяло. Утром все наладится, как говорила мать, когда еще любила меня. И я засыпаю. Мне снится Джастин. Он поднял руку вверх, держа в ней веточку  омелы. Под омелой, в  Рождество следует целоваться. Мы следуем этой традиции. Поцелуй сладкий, с привкусом мятной жвачки. А мой живот пронзает такая боль, что мои ноги подгибаются и ору во все горло. Хватаюсь за перекладину кровати над головой с такой силой, что железный прут обжигает ладони. И снова кричу.  Я даже не уверена, что это мой крик.
Пробую встать, но падаю с кровати и стукаюсь головой об пол. Не очень больно, не считается. А вот та боль, что раздирает живот, клещами рвет поясницу и выдергивает хребет из спины… не стерпеть. В промежутках между приступами меня осеняет, что это ребеночек решил родиться. Где же моя мама?! Я зову ее, пока хватает сил. Пока новый приступ боли не возвращается.
Стащив с кровати подушку, я отключаюсь прямо на полу. Я то прихожу в сознание, то снова проваливаюсь в обморок. Под кроватью свалены старые игрушки – кукла Мод, плюшевый заяц, когда-то розовый, а теперь просто грязный, стопка детских книжек и медальон на длинной, серебряной цепочке, который он  подарил мне в ту ночь. Положил мне в ладонь. А теперь я слышу его отдаленный голос, он  говорит, чтобы я забыла. Про его подарок? Нет, про другое, – и смеется еще!
Я подтягиваю ноги к животу – не помогает. Всегда помогало, а сейчас не действует И тут же вся скукоживаюсь, потому что новая волна боли хлещет по телу.
– Мама…
Каким-то чудом встаю. Ухватившись за край кровати, раскачиваюсь из стороны в сторону, когда наваливается боль. Жмурюсь до искр в глазах и хватаю ртом воздух галлонами, даже голова начинает кружиться, а весь мир кажется вверх тормашками. Тошнит, но в желудке пусто.
– Помогите! Кто-нибудь! Мамочка…
Снова отключилась, на карачках, обхватив шар живота руками и упираясь лбом в голые половицы. Мне снится Джастин,  и я просыпаюсь в поту и задыхаясь от ужаса: неужели он здесь? Оглядываюсь. Его нет. Мой сон кажется реальностью. Я брежу.
Будет этому конец? Я вою по-собачьи,  я тужусь, выворачиваясь наизнанку, и визжу, визжу, утопая в океане боли, потому что дышать нечем, а я одна, совсем одна, и никто не приходит помочь мне. Я снова бьюсь лбом об пол и снова тужусь. У меня все получится.
Опять медальон перед глазами. Сунув руку под кровать, нащупываю его и подтаскиваю к себе. Зажимаю его в ладони. Не знаю как сильно, но ладонь горит.
Опять вспышка боли. Вжалась спиной в стену.А как еще охладить тело, если я вся горю? Сейчас я –головешка, которая горит в камине.
Я сунула кулак между ног, а там что-то шерстяное, выпуклое и мокрое. Я заливаюсь плачем – и вдруг оглушительный рев исторгает какая-то часть меня. Тужиться. Сейчас я могу только тужиться, иначе умру. Я горю, горю! Зову Джастин. Он поможет. Он ничего не знает про нашего ребеночка. Три часа тридцать шесть минут. Где все?!  Можно отдышаться.
Подтягиваю поближе подушку, сдергиваю с кровати покрывало. Слышу тихие звериные стоны – мои, наверное. А внизу булькает и пахнет кровью. Это он, мой ребеночек, точно. Я полулежу, полусижу, опираясь на локти, раздвинув ноги шире некуда. Страшный толчок изнутри. Мир на миг чернеет и стихает – эпицентр бури, – и вот я уже вытянулась до предела, наедине с болью, которая кажется – в сравнении с поцелуем под омелой на пару с ним  – почти терпимой.
Головка вышла полностью. Боли нет, только я смешная картина, на которой изображено два лица : одно морщится, щурится у меня между ног, другое запрокинуто кверху, багровое, измученное.
Вдруг – незнакомый звук. Писк. Я слышу его и чувствую мельтешение тельца внутри. Последний укол боли – и оно выплескивается из меня на волне слизи и крови. Я хватаю своего ребеночка. Обнимаю крепко, даже глазком не взглянув на медленно разворачивающийся клубочек. Прижав губы ребенка к своему соску, я удерживаю бледные лапки, которые злобно молотят воздух, и наконец понимаю, что родила девочку в первый день нового года.